Вопрос профессионального определения серьёзен и волнителен для абитуриентов во всех странах мира. Но желание получить ту или иную профессию не всегда совпадает с реальным спросом на рынке труда. Подобная ситуация наблюдается не только в России, но и в Эстонии. О том, какие направления подготовки специалистов наиболее востребованы, а также о национальной политике государства в области современного образования «Форпост» поговорил с Яаком Аавиксоо — экс-министром образования и обороны Эстонии, а также действующим ректором Таллинского технического университета.
Как изменилась эстонская система образования за последние двадцать лет?
Под давлением международных компаний в конце прошлого столетия было принято решение перейти на англо-американскую двухступенчатую систему образования — бакалавриат и магистратура, чтобы документы о получении той или иной профессии в разных странах имели одинаковую силу на территории всего европейского пространства. Такое решение приняли французы, англичане, немцы и испанцы. С них и начался так называемый Болонский процесс.
Под влиянием названных мною процессов в Эстонии в начале 90-х годов провели реформы, перейдя сначала на четырёхлетний бакалавриат и один год магистратуры. Это не сработало. Затем, в начале двухтысячных мы решили перейти на систему три плюс два — трёхлетнее обучение на бакалавриате и двухлетнее в магистратуре. Большинство эстонских студентов сейчас получают образование именно по этой модели, кроме архитекторов, медиков и строителей.
Мнения по поводу всего этого существуют разные. Есть те, кто говорит, что после трёх лет обучения, например, на инженера, студент не становится инженером, которого хотела бы в качестве сотрудника заполучить та или иная компания. Что для полного овладения этой профессией человеку необходимо пройти минимум пятилетний курс обучения и в дальнейшем ещё попрактиковаться. Другие, говоря о модели три плюс два, вспоминают советский опыт, когда существовал так называемый полудиплом, или незаконченное высшее образование, которое, в общем-то, тоже неплохо воспринималось. На мой взгляд, можно построить систему подготовки хороших инженеров как на базе двухступенчатого подхода, так и на платформе классического пятилетнего образования.
Здесь я бы хотел ещё добавить, что за пределами Европы, скажем, в Средней Азии, бакалавров и магистров принимают на работу лучше, чем тех, кто получил классическое пятилетнее образование. При этом в Европе сейчас происходит процесс унификации всех трёх образовательных моделей: англо-американской, французской и немецкой. Мы следим за образовательными трендами во всех странах и стараемся учитывать их при изменениях системы образования в Эстонии.
Как в целом, спустя двадцать лет с принятия Болонской декларации, в Эстонии оценивают результаты применения двухступенчатого подхода к системе образования?
Пока ещё мы оцениваем этот подход как достаточно противоречивый. Но вернуться к старой системе образования в Европейском союзе и, в частности, в Эстонии практически не реально. На мой взгляд, пора уже привыкнуть к двухступенчатому подходу. К тому же, он гарантирует гибкость. Закончив бакалавриат по одной специальности в одном университете, студент может перейти на смежную специальность в другом высшем учебном заведении. Это, определённо, большой плюс.
Какая профессия сегодня самая востребованная с точки зрения современной эстонской молодёжи и в каких специалистах реально нуждается Эстония в настоящий момент?
Самые востребованные профессии в Эстонии сегодня связаны с IT-технологиями, так как эта отрасль одна из наиболее быстрорастущих в нашей стране. Спрос на выпускников-программистов очень высокий. По статистике, получать высшее образование в этой области идёт порядка 10-15% выпускников эстонских школ. А на рынке труда спрос на программистов уже достигает показателей в 20-30%.
В Эстонии сейчас очень много специалистов в области социальных наук, юриспруденции. Постепенно статистика поступающих на эти специальности снижается, но представителей этих профессий всё равно ещё слишком много, а мест для их трудоустройства слишком мало. Если, например, юристу, всё же удаётся найти себе местечко в какой-нибудь хорошей компании, то его зарплата будет достаточно высокой, этот труд в нашей стране пока что оплачивается прилично — 1800-2000 евро в месяц. И зарплата юриста будет значительно больше, чем у социолога или биолога, например.
Мы испытываем реальные проблемы с привлечением абитуриентов на инженерные специальности, связанные с окружающей средой. Всё больше специалистов требуется в области лесной промышленности, потому что, как мы все знаем, 50% территории нашей страны покрыты лесами. Помимо этого, в Эстонии активно развивается молочная промышленность. Такие узкие специальности, которые характеризуют современную эстонскую экономику, приобретают всё большую ценность на уровне государства. Мы стараемся стимулировать абитуриентов стипендиями, привлекаем к сотрудничеству компании и проводим информационные программы, связанные с поддержкой менее популярных направлений подготовки. Это, на мой взгляд, достаточно либеральный подход к решению проблемы, который предполагает популяризацию, а не администрирование.
В продолжение этого вопроса хочу сказать, что Эстония очень заинтересована в иностранных студентах. В основном в нашу страну приезжают учиться финны, немцы, русские, грузины, турки и жители Ближнего Востока. Среди направлений подготовки, которые выбирают иностранные студенты, опять же IT-технологии, а также бизнес.
В одном из своих последних интервью Вы сказали, что сейчас каждый второй эстонец имеет высшее образование, тогда как на рынке труда высшего образования требует каждое третье рабочее место. Как, на Ваш взгляд, можно было бы решить ситуацию с подобным дисбалансом?
В Эстонии, как и в России, большой процент населения имеет высшее образование, но ни в нашей стране, ни в вашей стране нет необходимого количества рабочих мест для специалистов. При этом, если ещё недавно количество выпускников эстонских университетов составляло 20%, то уже сегодня их порядка 30%, и эта цифра продолжает расти. Поэтому моя личная точка зрения заключается в следующем выводе: мы перестарались. Сейчас практически все молодые люди понимают ценность высшего образования и стремятся поступить в университеты. Но давайте будем честны, только 10% этих студентов действительно нацелены на учёбу и стараются охватить все знания, которые даёт им вуз, чтобы стать настоящими специалистами. Следующие 50% уже не настолько заинтересованы в высшем образовании, но продолжают учиться, потому что этого требуют в обществе. При этом в Эстонии нет и такого большого преподавательского состава в университетах, чтобы предоставлять всем желающим образовательные услуги на высоком уровне. Но, на мой взгляд, к решению поднятого вами вопроса в Эстонии и России нужно подходить по-разному.
Объясню на примере. У нас, скажем, горных инженеров готовят только в Таллинском техническом университете. Мы должны брать всех желающих получить эту профессию. В России в области горного дела есть несколько престижных учебных заведений, как в Петербурге, так и в Москве, где можно брать 10% только самых перспективных абитуриентов, чтобы в дальнейшем они сформировали научную и бизнес-элиту в области горнодобывающей промышленности. Соответственно, все эти студенты, закончив университет, сто процентов получат свои заработанные учёбой места и на сто процентов будут заинтересованы в развитии отрасли. Мы не имеем права ограничивать доступ людей к высшему образованию — это политически невозможно. Поэтому я, как ректор Таллинского технического университета, принял решение повысить уровень требований к абитуриентам, поступающим в наш вуз. Это, на мой взгляд, не только попытка проявления заботы о качестве технического образования в нашей стране, но и первый шаг на пути решения проблемы того самого дисбаланса, связанного с количеством выпущенных специалистов и ситуации с рабочими местами на рынке труда.
Какое образование в Эстонии считается более престижным: гуманитарное или техническое? И существует ли вообще подобное статусное деление?
Я думаю, что в Эстонии и России примерно одинаковое отношение к гуманитарному и техническому образованию. В 90-е годы исторические и социальные науки, а также иностранные языки были очень популярны. Общие знания высоко ценились в обществе. Сейчас ценность гуманитарного образования снизилась, потому что, как я уже говорил, просто нет рабочих мест. С таким образованием можно пойти работать либо учителем, либо в государственные структуры. С другой стороны, было бы очень плохо, если бы гуманитарных дисциплин и профессий стало меньше. Каждое нормальное общество требует человеческого общения и понимания этого самого общества. А на эти вопросы как раз и стараются ответить историки, социологи, философы и другие. Когда таких специалистов вообще нет, нет и общества как такого. Поэтому как для гуманитариев нужны курсы базового естественнонаучного образования, так и физикам, химикам и другим нужны гуманитарные дисциплины для общего развития. В Таллинском техническом университете мы хотели, чтобы появилась кафедра общественных наук, и открыли её, чтобы такие люди и такое мышление присутствовало в рядах наших инженеров.
Эстония и Россия прошли двадцатилетний путь формирования собственной образовательной модели. Как Вы считаете, что наши страны могли бы друг у друга позаимствовать с точки зрения полученного за это время опыта? И что они могут позаимствовать из образовательного опыта других стран мира?
Многие страны в мире высоко оценивают советскую школу подготовки специалистов в области физики и математики, потому что на этом фундаменте можно очень многое построить. Европейские страны пошли по пути свободы выбора обучающимися дисциплин, что привело к снижению популярности естественно-научных направлений подготовки. Поэтому, я думаю, что необходимо снова обратиться к советскому опыту преподавания математики и физики и постараться интегрировать его в современную систему образования. Это во-первых. Во-вторых, мы не знаем, какие специальности будут востребованы в той или иной стране через, скажем, 20-30 лет. Поэтому, на мой взгляд, все мы должны уделить большое внимание формированию общего образовательного фундамента, а уже после сосредоточиться на узкоспециальных направлениях подготовки специалистов. Это называется гибкостью в образовании, и в некоторых странах такой подход уже активно применяют. Подобные решения необходимы и в России, и в Эстонии для того, чтобы спустя много лет люди, получающие образование сегодня, не остались заложниками своей профессии, а могли быстро сориентироваться на рынке труда.
Третье, на что я бы хотел обратить внимание, говоря о том, чего не хватает в российской и эстонской системах образования, это отсутствие настоящей практики у студентов университетов. Необходимо прийти к тому, чтобы обучающиеся уже с первого курса начинали решать какие-то конкретные практические проблемы, связанные с их профессиональной сферой. На мой взгляд, работая над реальными кейсами, студенты будут лучше понимать, с чем им предстоит в ближайшем будущем иметь дело, а также сознательно выбрать для себя дисциплины из учебного плана, освоение которых точно поможет им в профессии.
Последнее, на что я хотел бы обратить внимание, это то, что и в России, и в Эстонии в старой системе образования существует идея, что студент учится один. От этого пора отходить. В реальности всё большее количество практических задач требует коллективной работы. В Таллинском техническом университете мы реализуем подобные проекты, когда группа студентов из 50-60 человек, например, в течение года занимается тем, что строит машину. В этой группе есть и инженеры, и экономисты, и дизайнеры, и механики и другие. Вместе они получают такой уникальный опыт, который не сравнится ни с каким письменным резюме.
Во многих российских республиках существует два государственного языка: русский и язык этнического большинства. Попытки сбалансировать преподавание этих языков в российских школах не всегда заканчиваются успешно. Как в Эстонии сегодня обстоят дела с языковой ситуацией в школах и университетах? Какой статус имеет русский язык в средних и высших образовательных учреждениях страны?
Начнём с того, что в Эстонии сегодня существуют как русские, так и эстонские детские сады. То же самое со школами. На протяжении последних двадцати лет, с момента появления самостоятельной образовательной политики, мы не старались унифицировать языки. В большинстве эстонских городов, кроме Нарвы и Силламяэ, где больше 90% русских жителей, русский язык преподают только в начальной школе, а в средней школе обучение осуществляется уже только на эстонском. Я думаю, что этот процесс постепенного перехода будет длиться ещё как минимум двадцать лет. Какими темпами всё это будет происходить, сказать сложно. Но мы ни на кого не давим и не стремимся ускорить процесс перехода на эстонский язык как единственный в школах. Что касается языковой политики в Эстонии на уровне университетов, то здесь у нас нет проблем с русским и эстонским языками, а вот с английским проблемы есть. Примерно для миллиона эстонцев родной язык — эстонский, остальные, примерно, триста тысяч — это русскоговорящее население. Но в университетах на уровне бакалавриата 90% образовательных программ преподаётся на эстонском языке, 10% — на английском и только несколько программ — на русском языке. Например, в Таллинском техническом колледже в Кохтла-Ярве ещё есть несколько программ подготовки специалистов на русском языке. Но во всей Эстонии на уровне магистратуры в университетах уже треть образовательных программ преподаётся исключительно на английском. Противоречиво, я согласен. Но, если мы посмотрим на опыт Финляндии, Швеции, Дании, то увидим, что сегодня в этих странах обучение на всех магистерских программах осуществляется исключительно на английском языке. Так что, по всей вероятности, роль английского в высшем образовании будет расти и дальше. Хотя, с точки зрения национальной политики, делать упор на иностранные языки в системе образования Эстонии, значит оказывать не самое благоприятное воздействие на родной язык жителей нашей страны.
