«Форпост» выяснил у вице-президента канадской компании «Феникс Геофизикс» (мирового лидера в магнитотеллурических методах разведки) Олекса Ингерова, какие изменения требуются российскому законодательству для того, чтобы увеличить объёмы геологоразведочных работ, за счёт чего можно повысить их эффективность и почему в России инженерное образование лучше, чем на Западе.
В представлении многих обывателей геологоразведка – это обязательно многочисленная экспедиция, песни у костра, романтика. На самом деле, всё это давно ушло в прошлое. Как проходит геологоразведка в Канаде и насколько эффективна аппаратура, которую Вы производите?
Олекс Ингеров: Современная аппаратура отличается от прежних технологий точно так же, как ваш диктофон отличается от тех, которым пользовались журналисты 30-40 лет назад. А вот романтика осталась, потому что в Канаде, например, очень высокие требования к условиям жизни геологоразведчиков, к технике безопасности.
Если говорить об эффективности, то сегодня даже один человек может выехать на место, найти месторождение и получить о нём всю необходимую информацию, но по технике безопасности это запрещено. Во-первых, потому, что в поле существует опасность встречи с дикими зверьми. Но и там, где такой опасности нет, всё равно необходимо, чтобы работали как минимум два человека.
Какие параметры фиксирует ваша аппаратура?
Олекс Ингеров: Она фиксирует естественное электромагнитное поле Земли. То есть нам не требуется тяжёлое оборудование для того, чтобы создать искусственное поле, мы фиксируем то, что нам даёт природа. С каждым годом мы расширяем диапазон, чувствительность, уменьшаем габариты, наша аппаратура умещается на санях. В этом году мы выпустили новое поколение 5+, которое даст прирост производительности, по крайней мере, в три раза.
Повышает ли появление такой техники требования к людям, которые интерпретируют данные? Ведь мало получить информацию, необходимо ещё и расшифровать.
Олекс Ингеров: Да, конечно. И это самое больное место для всех стран. Причём, в России это понимают лучше, чем на Западе. В российских вузах, например, в Санкт-Петербургском Горном университете или в МГУ, идёт целенаправленная подготовка таких специалистов. А на Западе каждый студент предоставлен сам себе. Профессор дал ему темы для диплома, отчитал лекции, а дальше он сам должен рыскать по компаниям, искать подработку на каникулы, трудоустраиваться. Если он попадёт в хорошую компанию, где кто-то будет его учить, то станет профессионалом. Если нет, значит, ему не повезло.
У России сейчас гораздо более дальновидная политика в части подготовки специалистов с упором на интерпретацию. Здесь понимают, что это необходимо. Ведь аппаратура сейчас настолько автоматизирована, что можно посадить на санки двух школьников, обучить их технике безопасности, показать, какие кнопки нажимать, и они выполнят все полевые работы. А вот для того, чтобы обрабатывать и интерпретировать данные, необходимо несколько лет серьёзной подготовки.
Именно по этим данным задаётся бурение, это дорогой процесс и если скважина окажется пустой, то произойдёт очень неприятная ситуация. Неустойки в договорах обычно не предусмотрены, но репутация пострадает достаточно серьёзно и в следующий раз будет довольно сложно получить работу. Сами понимаете, если результаты бурения успешные, к тебе будет стоять очередь. Если нет, всё ровно наоборот.
Каким образом в Канаде финансируется геологоразведка?
Олекс Ингеров: Во-первых, геологоразведкой обычно занимаются юниорские компании, которые берут на себя все риски. А акулы сидят и ждут, когда можно будет купить результаты их работы. Финансируется геологоразведка частными лицами. Дело в том, что в Канаде очень высокие налоги с прогрессивной шкалой. Докторам или адвокатам, которые очень хорошо зарабатывают, гораздо выгоднее вложить деньги в акции юниорской компании, получить большую скидку с налогов и сэкономить. Плюс существуют шансы, что купленные бумаги вырастут в сто раз или даже больше в том случае, если юниоры что-нибудь найдут.
У государства также есть свои программы, в каждой провинции существует геологическая служба, которая собирает информацию, обобщает её и даёт рекомендации о том, где искать месторождения. Но сама она никаких работ не ведёт, то есть главный двигатель геологоразведки – финансирование со стороны частных лиц.
В России долгое время вообще не занимались геологоразведкой, бурение проводилось на основании данных, полученных ещё при Советском Союзе. Сейчас ситуация немного изменилась, сырьевые компании начали в этом направлении работать, но не в тех объёмах, которые необходимы. Что нужно делать, на Ваш взгляд, для их увеличения?
Олекс Ингеров: Самая большая проблема недофинансирования геологоразведочных работ в России – это отсутствие сквозной лицензии, как в Канаде или в Австралии, когда добычей полезных ископаемых занимается тот, кто первым обнаружил месторождение. У вас же он участвует в тендере на общих основаниях. Кто же будет рисковать и вкладывать деньги? Плюс необходимо вводить налоговые скидки для тех, кто вкладывает средства в геологоразведку, как это происходит в Канаде.
В сфере геологоразведки у нас огромная зависимость от зарубежных технологий – до 85%. Какой может быть выход из сложившейся ситуации в условиях санкций?
Олекс Ингеров: Вам гораздо выгоднее сотрудничать с приглашёнными специалистами, чем с компаниями. И тут не важно, существуют санкции или нет. Компания в любом случае должна получить хорошую прибыль, а специалист – лишь свою зарплату, и это очень большая разница. Компания делиться своими технологиями не будет. А специалист научит ваших специалистов.
Приведу небольшой пример. Санкт-Петербургский горный университет купил нашу аппаратуру, научил геологоразведчиков работать на ней и выполнил на Чукотке работы для канадской компании «Кинросс». Результатом стал существенный прирост запасов золота на месторождении Купол. Приобретение аппаратуры обошлось, конечно, недёшево, почти миллион долларов, но зато теперь вуз готовит на её базе высококвалифицированных специалистов и каждый из них стоит не меньше ста тысяч долларов. Компании готовы платить за их подготовку такие деньги.
При МГУ создана фирма, которая также работает на нашей технике. Большинство её сотрудников – учёные вуза, но к разведке привлекают также студентов, аспирантов, они получают практические навыки, повышают свою квалификацию. При этом Московский университет выигрывает тендеры у самых больших грандов, заказов много, особенно в Южной Америке. «Шлюмберже» смотрит на них снизу вверх, китайцы пытаются дотянуться до их уровня, но пока не получается.
Однако многие другие компании, которые работают в России, пользуются неэффективным оборудованием, условно говоря, они используют лопату вместо экскаватора. Аппаратура разработки 80-х годов, которая у вас применяется, способна охватить глубину не более ста метров. С такими технологиями много не найдёшь. Это дорого и неэффективно.
Насколько перспективна, на Ваш взгляд, разведка месторождений на шельфе, учитывая, что это очень дорогое удовольствие, которое будет долго окупаться?
Олекс Ингеров: Этим необходимо заниматься в любом случае, поскольку необходимо думать о завтрашнем дне. Да, сегодня эти технологии очень дороги. Но кто мог подумать, что так быстро появятся технологии добычи нефти и газа из малопористых пластов? Эти запасы в своё время даже не подсчитывали, а сейчас Соединённые Штаты за их счёт собираются конкурировать с Россией в объёмах добычи углеводородов, борются с Россией за рынок сбыта.
То же самое с шельфом. Им нужно заниматься, ведь геологоразведочный процесс достаточно растянут во времени. Если даже сегодня ты нашёл месторождение, пока ты проведёшь доразведку, посчитаешь запасы, оборудуешь его для добычи, пройдёт несколько лет.
На фото: Оценка эффективности применения метода МТЗ с контролируемым источником для картирования глубинной морфологии древнего речного вреза на северном берегу Финского залива под руководством Олекса Ингерова (февраль 2017 года)
