Перейти к основному содержанию

С книгой на выходных: «Седьмая щёлочь» про блокадных поэтов

Великая Отечественная война не исчезла из русской литературы. Но по прошествии 75 лет фокус ощутимо сместился: война никогда не просто обстоятельства или декорации, но символ. Порой он лучше прочих говорит о политических воззрениях авторов. И всё чаще та война становится поводом поговорить об исторической памяти, том, как она функционирует на разных уровнях: официальном и личном. Отдельное место в этих разговорах занимают не военные действия, а параллельные события: эвакуация, жизнь на оккупированных территориях, угон людей на работу в Германию и блокада Ленинграда.

Полина Барскова — поэт и литературовед, родилась в Ленинграде, сейчас живёт в США. Барскова — один из главных современных специалистов по ленинградской блокаде. Её первая книга прозы «Живые картины» представляла собой «блокаду в лицах» и получила в 2015 году старейшую российскую литературную премию — премию Андрея Белого. Героями книги стали художники, писатели, учёные, жители блокадного города, запечатлевшие свои голоса в текстах — Лидия Гинзбург, Лев Пумпянский, Валентин Бианки, Яков и Михаил Друскины.

В 2019 году Барскова выступила составителем книги «Блокадные после», книги-рассуждения о том, как послеблокадное время отразилось в литературе и истории. В сборнике опубликованы первый директор музея Анны Ахматовой Нина Попова, поэт, историк литературы и критик Валерий Шубинский, ведущий научный сотрудник Государственного литературного музея, писатель Наталья Громова, библиограф, критик и публицист Никита Елисеев, переводчик Валерий Дымшиц, историк архитектуры Вадим Басс. Вновь не один человек, а коллектив.

В общем, Барскова сосредоточена на представлении блокады именно такой, какой её видели и запомнили люди; Барскову интересует, что подобная трагедия могла сделать с человеком — и как воспоминания о тех событиях отразились в культуре. Меньше всего её интересуют официальные властные инициативы; только личное.

Всё это есть и в её последней на настоящий момент книге «Седьмая щёлочь: тексты и судьбы блокадных поэтов». Барскова прочла и откомментировала стихи и прозу восьми авторов: Геннадия Гора, Павла Зальцмана, Натальи Крандиевской, Татьяны Гнедич, Ольги Берггольц, Николая Тихонова, Сергея Рудакова, Зинаиды Шишовой. Из этого списка широкому кругу читателей известна, наверное, главным образом Берггольц, хотя книги и других авторов издаются, читаются, находятся их неопубликованные тексты — и много. Больше полувека — не такой уж большой срок для литературы, особенно для тех, кто писал о том, что сейчас люди стремятся от себя удалить.

«На официальную блокадную память сегодня смотреть можно, но она не вызывает желания смотреть, так как связь с личным здесь нарушена, прервана, подменена безличным/ничьим: мало где в городе сегодня мне приходилось переживать такую абсолютную пустоту, такое отсутствие внимания общества, как при посещении официальных блокадных памятников: пустует памятник-музей на площади Победы, пустует Пискарёвское кладбище. <…> И кажется, никто не хочет смотреть на воплощённый в камне блокадный опыт, лишённый смысла и аутентичности десятилетиями властной стерилизации. Но как же тогда его воплощать, как его сохранять, если, по свидетельствам очевидцев, этот опыт чудовищен и не поддаётся репрезентации?» — вопрошает Барскова, пытаясь не в камень, но в слова как-то облечь этот опыт, пользуясь тем поэтическим материалом, который у неё есть.

Блокада была для этих поэтов разной. Безусловно, для всех она оказалась крайне стрессовой ситуацией вне зависимости от того, работали ли они в Смольном, сотрудничали с властью, эвакуировались или остались в городе. Но именно в такой ситуации каждый выстроил уникальную поэтическую стратегию. Павел Зальцман видел в блокаде пляску смерти, превращающую людей в зверей. Блокаду у Натальи Крандиевской Барскова описывает как «глаз бури»: место тишины посреди катастрофы. Николай Тихонов, который возглавлял группу писателей при политуправлении Ленинградского фронта, создавал мифологию блокады, переносил исторический победный опыт на новую ситуацию, как бы предсказывая новую победу. Татьяна Гнедич парадоксальным образом превращала блокаду в красоту, протестуя против стихии и тем самым защищая себя от неё.

Чёрный город не ест и не спит,

Вопрошая сухими глазами,

Сумрак, заревами косматый...

И на площади мёртвой стоит

На столбе, обнесённом лесами,

Медный ангел — немой соглядатай.

(Татьяна Гнедич, 1941)

Посвящая каждую главу новому поэту, Барскова выделяет и общие места блокадного текста: во-первых, голод. Во-вторых, постоянную темноту, которая начинала восприниматься как потеря зрения. В-третьих, важнейшей темой для поэзии стала гибель родителей и жизнь рядом с умирающей матерью. В-четвёртых, физиологичность многих текстов и внимание к собственному нездоровому телу, которое перестает восприниматься как собственное. Внимание к телу вообще — здоровая плоть вызывает плотоядные мысли. Внимание к телу не только человеческому — героями стихов становятся и съеденные любимые кошки, и гуляющие по кухне крысы. Наталья Крандиевская даже ассоциирует себя саму с крысой, которая ходит по её опустевшему дому, — и в этом одновременно есть и гротескный ужас от происходящего, и стремление выжить вопреки всему.

И, по Барсковой, именно творчество помогало каждому герою книги не потерять себя, не потеряться в окружающем ужасе.

«Блокадный город исчезает, растворяется в щёлочи опыта, оставляя после себя лишь “тишь”. Крандиевская замечательно описала этот след, остающийся от человека и от города, которые не должны были выжить, но выжили, остались, преобразились, стали ещё более собой», — расшифровывает Барскова стихи Крандиевской.

Но ужас блокадного города остаётся с читателем — читателем стихов блокадных поэтов и книги Полины Барсковой. И понять, осознать этот ужас, не побояться посмотреть — то немногое, что мы можем сделать. Отвоевать у тьмы и у забытья истории ещё что-нибудь.

Полина Барскова. Седьмая щёлочь: тесты и судьбы блокадных поэтов. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2020. — 224 с. (16+)