Точное число жителей блокадного Ленинграда, погибших от голода, холода, артобстрелов и бомбардировок фашистской авиации, неизвестно. В документах, которые готовились специально для Нюрнбергского процесса, названа конкретная цифра: 649 тысяч человек, однако на самом деле она значительно больше. Всё дело в том, что в официальную статистику не попадали некоторые категории граждан. Например, неопознанные лица, чьи трупы были найдены на улицах и захоронены затем в братских могилах, люди, умершие от дистрофии в ходе эвакуации по дороге Жизни, а также беженцы из западных регионов Советского Союза, которые прибыли в город на Неве летом 1941 года в надежде на то, что враг сюда не дойдёт.
Подсчитать сколько было жертв среди детей ещё труднее. Никому не известно даже точное количество ребят, остававшихся в Ленинграде после того, как 8 сентября вокруг него сомкнулось вражеское кольцо. Многие историки, пишущие о Великой Отечественной, говорят, что такая неразбериха возникла из-за ошибочных действий горкома и лично его первого секретаря Андрея Жданова. Якобы ему не хватило компетенций для того, чтобы оперативно и грамотно организовать эвакуацию несовершеннолетних. Да и вывозили их, мол, совсем недалеко – в областные лагеря и пансионаты. Считается, что из-за такой стратегии уже в августе перед руководством этих учреждений встал нехитрый выбор: остаться на оккупированной территории или вернуться в город, поскольку других путей отступления попросту не осталось.
Так ли это на самом деле? В День защиты детей «Форпост» связался с Валентиной Смальчук, которая до войны жила на углу 9-й Советской и Мытнинской улиц. В 1941 году ей было 13 лет, так что она прекрасно помнит те страшные времена, которые, по её собственным словам, «зачастую становятся предметом спекуляций и досужих домыслов».
- Валентина Николаевна, какими были первые дни после начала войны? Что вы, тринадцатилетняя девочка, чувствовали тогда? Боялись прихода врага? Или, напротив, полагали, что вскоре он будет остановлен и городу ничего не угрожает?
- Сначала наша жизнь практически никак не изменилась. Если не брать в расчёт тревожные радиосообщения и бригады мобилизованных на фронт мужчин, которые мы периодически встречали на улицах, то о войне совершенно ничего не напоминало. Магазины работали, общественный транспорт ходил, как и прежде, солнце светило. Казалось, ничего плохого не происходит и враг, как сказал в своём обращении к народу Вячеслав Молотов, вскоре действительно будет разбит. Причём где-то далеко от Ленинграда.
Тем не менее, эвакуация детей из города началась практически сразу, ещё в июне. И прошла она, кстати, очень оперативно и организованно, хотя многие сегодня ставят этот факт под сомнение. Как и другой, не менее очевидный факт: все дети, вывезенные в тыл и остававшиеся там до конца войны, были так же организованно и оперативно возвращены в Ленинград в 1945 году.
Моя сестрёнка, например, ходила в круглосуточный детский садик, где она жила на будних днях. Так вот, в первую же пятницу после начала Великой Отечественной, когда я забирала её домой, мне дали расписаться в бумаге, которая обязывала меня принести в следующий понедельник набор одежды, предметов гигиены, а также пару обуви в накрепко зашитом картофельном мешке.
- Почему в картофельном?
- Тогда у людей не было никаких пакетов и сеток, а эти мешки свободно продавались в магазинах, так что ничего удивительного в подобном требовании не было. Сверху должна была быть нашита белая тряпка с именем, фамилией и номером садика для того, чтобы багаж не потерялся в дороге.
В понедельник, то есть 30 июня я отдала всё, что требовалось воспитательнице, а когда 4 июля пришла за Лидой, то её уже не было. На воротах висел большой амбарный замок и объявление о том, что все дети эвакуированы. Причём, куда именно - не сообщалось, единственное, что было сказано: информацию о новом месте дислокации этого учреждения доведут до нас дополнительно.
Нынешней молодёжи или людям среднего возраста, которые привыкли к тому, что принятие различных незначительных решений у нас зачастую растягивается на многие месяцы, наверное, сложно представить, как можно так быстро всё устроить, да ещё не поставив в известность родственников. Но тогда это особого удивления не вызвало, хотя некоторые матери, узнав о предстоящей разлуке со своими детьми, в буквальном смысле этого слова кидались под колёса и не давали их увозить. Судя по всему, эвакуация проходила в обстановке строгой секретности именно для того, чтобы подобные эксцессы не носили массовый характер и не сорвали её.
- А когда эвакуировали Вас?
- Через неделю вместе со школой. Точно так же сообщили о том, чтобы я собрала вещи, зашила их в картофельный мешок и взяла с собой документы. К месту назначения, в Ярославскую область нас доставили в «телятниках» или «теплушках», как их сейчас чаще называют. Это товарные вагоны, переоборудованные для перевозки людей, с окошком для того, чтобы легче дышалось, и двухярусными нарами внутри.
Железная дорога тогда работала в особом режиме. В приоритетном порядке пропускались поезда, следующие на фронт. Вторая по значимости категория была – это порожняк с фронта, а третья, по крайней мере, на нашем направлении, - дети из Ленинграда. Так что добрались до конечной станции мы довольно-таки быстро. На разгрузку нам отвели ровно час, сразу после этого состав должен был отправиться обратно, за новой партией школьников.
- А родителям было разрешено видеться со своими детьми, которых увезли в эвакуацию? Ярославль ведь находится сравнительно недалеко от Петербурга и теоретически такая возможность, наверное, существовала?
- Рабочая неделя тогда была шестидневной с одним выходным днём – воскресеньем. Более того, после начала Великой Отечественной войны президиум Верховного Совета СССР ввёл обязательные сверхурочные трудовые часы, отменил отпуска. Личных автомобилей, как вы понимаете, тогда ни у кого не было, добраться даже в соседний регион и вернуться обратно за сутки, было довольно проблематично. Особенно учитывая, что пассажирские поезда стали ходить гораздо медленнее из-за необходимости пропускать военные эшелоны.
Тем не менее, многие матери действительно договаривались с начальством, брали отгулы и ехали к своим детям, забирали их обратно в Ленинград. Их, конечно, можно было понять. Несмотря на то, что немец шёл довольно быстро, жизнь в городе изменилась только в сентябре. Летом же всё оставалось по-старому, в связи с чем у многих действительно возникала иллюзия, будто война идёт в какой-то параллельной реальности. Единственное, в небо по вечерам поднимались заградительные аэростаты, которые создавали помехи фашистской авиации. Вот собственно и все отличия.
Да и мы, не осознавая, насколько печально может закончиться наше возвращение, писали домой слёзные письма о том, как скучаем, как нам плохо без родителей. Мою мать, слава Богу, не отпустили с работы, а вот за другой девочкой, которая жила в нашей парадной, мама приехала. И забрала её. Как я узнала после войны, обе они умерли во время блокады от голода.
- Где вы жили в эвакуации?
- Сначала в местной школе, которая была закрыта на летние каникулы. В классы принесли панцирные кровати, и мы на них спали. Скучать, кстати, несмотря на отсутствие занятий, нам не приходилось, уже на третий день всех эвакуированных ребят отправили в поле вязать снопы льна. Поначалу, конечно, ни у кого ничего не получалось, но постепенно мы освоили это нехитрое ремесло и начали работать не хуже взрослых.
Тем временем фашисты подходили всё ближе и ближе. Так что совсем скоро, наверное, в августе, сейчас уже точно не помню, нас отправили за Урал, в Тюменскую область. Поселили в одном из интернатов, где мы и жили вплоть до 45-го года. Кстати, к моменту окончания войны парней в нашей группе практически не осталось. Как только им исполнялось 18 лет, их сразу же забирали в военкомат. Не знаю, куда отправляли – в училище или на фронт, нам, конечно, никто об этом не сообщал.
- Как вас кормили? И чем вы топили здание зимой?
- Наша ментальность очень сильно отличалась от ментальности современных подростков и даже их родителей. Сейчас учителя, например, не имеют права оставить ученика после уроков для того, чтобы тот прибрал класс или прилегающую территорию. Это считается дикостью, грубым нарушением прав ребёнка. Ну, а мы для того, чтобы в интернате было тепло, должны были сами валить лес в тайге и заготавливать дрова. И никто, понятное дело, никаких заявлений о нарушении своих прав не делал. Как и не требовал мяса на обед, когда его не было. Об этом просто никто не думал, все думали только об одном – о победе.
Колхоз выделил нам лошадь с телегой для перевозки древесины и одного инструктора из местных. Тот разбил нас на бригады по три человека - две девочки и мальчишка. Каждая такая бригада должна была заготовлять два кубометра древесины в сутки. Старшие ребята сами валили деревья, но многие из нас были совсем худыми и физически слабыми, так что наставнику приходилось брать большую часть этой работы на себя. Мы же занимались вспомогательным трудом - обрубали сучья, пилили стволы на козлах.
На фото: В эвакуации ленинградских детей кормили небогато, но вполне сносно, тем же, кто остался в окружённом городе, выдавался такой вот суточный паёк, за которым приходилось стоять огромную очередь
Что касается питания, то мы не голодали. Колхоз дал интернату ещё и корову, так что у нас было даже молоко. Масла, правда, не было, но зато нам привозили муку, из которой наши повара пекли очень вкусный хлеб, а по утрам готовили кашу-заваруху. Сами мы сажали картошку, собирали грибы, потом засаливали их. Заготовка сена для домашних животных естественно тоже входила в наши обязанности.
Мы жили совершенно обособленно от внешнего мира, не знали толком, что происходит на фронте, в Ленинграде. Ближайшая радиоточка находилось в правлении колхоза и мы периодически туда ходили только лишь для того чтобы получить хоть какую-то информацию о положении дел. Нас оттуда не гнали, входили в положение.
В начале 1942 года начали приходить похоронки. Моя ближайшая подруга Майя, с которой я всю войну просидела за одной партой, осталась круглой сиротой и согласно распоряжению Правительства не могла рассчитывать на возвращение обратно. Как и другие ребята, которые лишились всех своих ближайших родственников в Ленинграде. Это решение было принято для того, чтобы после войны там не появилась орда беспризорников, как это случилось после революции.
То есть с точки зрения государства такой приказ, конечно, было вполне обоснованным, но в то же время явно дискриминационным. Как сейчас говорят, нетолерантным. Для того, чтобы Майя могла вернуться вместе со всеми, мы написали её соседке, попросили взять опеку над девочкой. Божились, что не претендуем на жилплощадь или какие-то другие материальные блага. Та согласилась. Люди в то время были другие, гораздо чаще, чем сейчас шли навстречу друг другу.
- Победу встретили там же, в Сибири?
На фото: 1945 год. Ленинград. Салют Победы.
- Да, приказ о возвращении из эвакуации был подписан несколько позже 9 мая. Но в нём строго-настрого было велено привезти всех детей и подростков в Ленинград, если не ошибаюсь, до 20 августа. Наша группа вернулась в полном составе, а через две недели пришёл и эшелон с моей сестрой. По радио, кстати, передавали точные сроки отправления и прибытия всех составов для того, чтобы жители города могли встретить своих несовершеннолетних родственников на вокзале.
Как я уже говорила вначале, в последнее время мне приходится сталкиваться с многочисленными инсинуациями на эту тему. Люди, которые в 45-м ещё не родились или были тогда совсем маленькими, рассказывают о том, что, мол, детей оставляли в тех регионах, где они жили в эвакуации. Это неправда. Так могли поступить только с сиротами. И то лишь в том случае, если над ними никто не мог взять опекунство.
- Как сильно изменился Ленинград после войны? Много было руин, разрушенных зданий?
- К нашему возвращению с момента полного снятия блокады прошло полтора года. За это время город успели убрать. Никаких развалин, как на военных фотографиях, уже не было. О разбомбленных домах напоминали лишь пустые пространства с фундаментами, на которых раньше стояли уничтоженные фашистами здания.
Работали магазины, транспорт, кинотеатры. Продукты, правда, продавали по карточкам, но я иногда даже меняла положенные мне, как студентке, полкило хлеба на билеты в кино. Так что мы не голодали, это точно. К тому же многие ленинградцы, которые ещё в 42-м году начали самостоятельно выращивать овощи на стихийных огородах, продолжали снимать с них неплохой урожай и после окончания Великой Отечественной.
После возвращения из Тюменской области, я жила на Удельной. Так вот, там, где сейчас прокопан тоннель, ведущий от железнодорожной станции к метро, как раз находился наш огород. Мы с соседями договорились его совместно охранять, дежурили там по очереди, по два человека каждую ночь. Одним словом жизнь очень быстро перетекла в мирное русло. О войне, казалось бы, практически ничего не напоминало уже через несколько месяцев после её завершения.
На самом деле, конечно, это была иллюзия - оставленные войной раны заживали долго и трудно. Так, каждый третий студент Железнодорожного техникума, куда я поступила в 45-м году, был сиротой. Наша страна и наш город понесли колоссальные, невосполнимые человеческие потери. Жаль, что немцы, которые долгое время испытывали из-за этого коллективное чувство вины, в последние годы напрочь его лишились. И превратились из наших партнёров, которыми они стали после распада Советского Союза, в противников. Уверена, если бы они лучше учили историю и руководствовались в своих поступках и высказываниях гуманистическими ценностями, то делали бы гораздо более адекватные выводы и вели бы себя несколько иначе.
