Перейти к основному содержанию

Идея выдохлась. Что стало с западной либеральной идеей?

Яковенко
© Форпост Северо-Запад

Похоже, что «Файненшиал таймс» в недавнем интервью с президентом Владимиром Путиным на свою голову затеяла дискуссию о либерализме. Получилось, что затронули реальную проблему, злободневность которой на Западе уже никто не отрицает. Это пришлось признать и самой газете в своей редакционной статье от 29 июня. Её авторы пишут об угрозе либерализму изнутри, в том числе со стороны президента Дональда Трампа и его политики, Brexit и, конечно, «популистов-националистов». Указывают на разочарование электората в либерализме и утрату им веры в экономическую систему и политические элиты. Последним предлагается «удвоить усилия» по учёту поднимаемых избирателями вопросов и «обновлению либерализма».

Таким образом, российский лидер лишь констатировал наличие проблемы, которую западные элиты не способны признать, отчаянно отстаивая статус-кво как не имеющий альтернативы. В чём же проблема?

Системный кризис западного общества, если называть вещи своими именами, восходит к рейганомике и тэтчеризму, то есть к началу 80-х годов, когда забвение уроков Великой депрессии привело к попыткам англо-американцев «попробовать» чистого капитализма образца до 1929 года с развязыванием стихии «саморегулирующегося рынка» при минимальной регулирующей роли государства - ключевой идеи либеральной экономики. Тезису о социальной ответственности бизнеса тут просто не осталось места. Одновременно в несколько этапов отменили регулирование финансового сектора по закону Гласса-Стиголла, который был одним из ключевых элементов Нового курса Ф.Д.Рузвельта. Его архитектором был британец Дж.М.Кейнс. Закономерно, что и нынешний кризис случился в 2008 году в банковской сфере, практически утратившей связь с реальным сектором экономики.

Затем неолиберализм, как он стал называться, англосаксы начали навязывать Евросоюзу через Лиссабонскую повестку дня. В этом преуспел тогдашний британский премьер-министр Тони Блэйр. Когда Маргарет Тэтчер спросили, что она считает своим важнейшим достижением, она ответила, что Блэйра, который под лозунгом «нового лейборизма» продолжал её экономический курс. К примеру, известно, чем обернулась национализация железных дорог в Великобритании: прибыли достаются перевозчикам, а издержки по поддержанию железнодорожных путей несут налогоплательщики, дотирующие госкомпанию «Ю-Кей Рэйл», на которую «повесили» всё дорожное хозяйство. И это далеко не единственный способ приватизации прибылей и коллективизации издержек. По сути, таковым стала для западного общества и глобализация, главный мотив который был вполне либеральным и далёким от альтруизма и даже геополитики (в этой части ситуацию переоценил Трамп, возложивший ответственность за подъём Китая на глобализацию). Речь шла о дешёвой рабочей силе с целью увеличения прибыли. Те рабочие места, которые переводились за границу, должна была компенсировать новая технологическая революция. Но этого не происходит уже на протяжении второго поколения. Информационные технологии не создают столько рабочих мест, и речь уже идёт о роботизации и искусственном интеллекте, а также всеобщем прожиточном минимуме как решении проблемы бедности и безработицы. Не кто иной, как Кейнс писал: «Свободная торговля предполагает, что, если вы увольняете рабочих на одном направлении, они находят работу на другом. Если эта связь нарушена, то не срабатывает вся аргументация в пользу свободной торговли».

Либерализм в политике, особенно после окончания холодной войны, выродился в усреднение и безальтернативность в духе «конца истории». Даже Г.Киссинджер признал в своей книге «Мировой порядок» (2014 г.), что западные элиты и тут положились на автоматизм, как и в случае с рынком. Но свободные рынки, как показал Маркс и подтверждают современные экономисты (Дж.Стиглиц, П.Кругман, Т.Пикетти и другие), всегда дают преимущество инвестиционным классам, что ведёт к росту неравенства. В данном отношении 45-летний послевоенный период был исключением из правила вследствие создания социального государства, которое и разрушается неолиберальной экономикой. А с ним разрушается и средний класс - социальная опора западной демократии. Поэтому реальный дискурс демократии подменяется на Западе дискурсом либерализма. При этом на весь протестный электорат навешивается ярлык «популистов» и «националистов», что позволяет обходить вопрос о неспособности сложившейся политической системы - когда стираются различия между правыми и левыми, консерваторами и лейбористами, если взять Британию, республиканцами и демократами в США или в формате «большой коалиции» в Германии - представлять это молчаливое большинство. Стоит ли удивляться тому, что когда появляется возможность сказать своё слово, это большинство голосует за Brexit и Трампа или вновь созданные антисистемные партии и движения, подчас с маргинальной идеологией.

В социальном плане, как пытается разъяснить Би-Би-Си в рамках завязавшейся дискуссии, речь идёт о защите прав всякого рода меньшинств, вплоть до трансгендеров. Получается, что интересы большинства защищать уже некому, а ведь речь о послевоенном «общественном договоре», который не работает в либеральной экономике. Англосаксы идут по пути дальнейшей либерализации, чего не может себе позволить континентальная Европа. Борис Джонсон в качестве своего вклада в полемику о судьбах либерализма на днях заявил, что Brexit как раз и призван вдохнуть в него жизнь, имея в виду сокращение вслед за США налогов на бизнес и частных лиц.

Британский политолог Дэвид Гудхарт (в книге «Дорога куда-то», 2017 г.) дал ещё один срез проблемы. На его взгляд, элиты стали космополитичными, а большинство осталось укоренённым в своих странах, регионах и общинах. Другими словами, большинство сохраняет свою национальную идентичность в отличие от элит. Даже средний класс в странах ЕС, объединённый одним уровнем достатка и сходными профессиями, вспоминает о своей национальности, когда разрушается под воздействием плохих экономических времён.

При чём тут Россия, которую обвиняют во вмешательстве во внутренние дела западных стран и тем самым отрицают право голоса за своим электоратом, когда генезис проблемы кризиса либерализма указывает на её исключительно внутренние корни. Кстати, именно Ангела Меркель заявила в 2010 году о крахе мультикультурализма в ФРГ, призвав к усиленной интеграции иммигрантов в германское общество.

Не Москва обратила внимание на эту проблему. Ещё в 2007 году журнал «Экономист» писал о «светском переборе» на Западе, а о «либеральном переборе» пишут многие. По большому счёту, можно говорить о том, что в отсутствие состязательной/конкурентной среды в сфере идей после окончания холодной войны (оно оказало медвежью услугу западным элитам!) либерализм мутировал в догму, тоталитарную идеологию, не терпящую инакомыслия и плюрализма идей. Не удивительно, что через политтехнологии, контроль над СМИ и политкорректность элиты зажимали свободу слова и обеспечивали видимость безальтернативного существования. Соцсети положили этому конец, став инструментом самоорганизации протестного электората. Теперь в качестве меры защиты элиты выстраивают искусственную дихотомию либерализм-авторитаризм - если не одно, так обязательно другое.

Поэтому речь не о конце либеральной идеи, как и отмечал Владимир Путин, а о том, что она не может претендовать на универсальность и отрицать всё богатство идейного наследия Европы и мира. Проблема ещё и в том, что любая идеология, как мы видели в истории, всегда агрессивна, когда претендует на абсолютную истину, исключительность и, значит, создаёт угрозу миру. Тезис о «либеральном миропорядке» ведь тоже введён в оборот недавно - как защитная реакция Запада на завершение своего доминирования в глобальной политике, экономике и финансах. Всё могло бы быть иначе, если бы западные элиты сочли нужным сделать этот порядок, включая Бреттон-Вудские институты, по-настоящему либеральным, открытым и инклюзивным. Никто им не мешал.

Текст: Александр Яковенко, чрезвычайный и полномочный посол Российской Федерации в Великобритании.

Оригинал статьи опубликован на сайте «Российской газеты».